"И будет капитуляция России, и Донецк вернут с Луганском, и Крым, и политики сраться перестанут, и мы все поймем, что обратно дороги нет, и начнем дружно менять страну", - волонтер про свій біль

Про це на своїй сторінці у Facebook волонтер Дана Ярова, передають Патріоти України. Далі - мовою оригіналу:

"До войны я хотела эмигрировать. Я постоянно об этом говорила, планировала, да и последние годы перед войной я мало проводила в Украине. Потом пришла война. И вот то, что не даёт лично мне эмигрировать так это стыд, перед всеми теми, кто положил свою голову за мечту о другой стране. А ещё вот такие воспоминания, и ответственность перед детьми погибших.

Все пройдет. И хорошее и плохое - так гласит притча о царе Соломоне. "Все пройдет, и так будет не всегда"- твердила я себе, в самые сложные моменты войны. "И это пройдет" - повторяла как мантру, когда было больно даже выть.
Выть от безысходности. Выть от боли.

Когда слушаешь официальные цифры потерь, и тебе дурно, но ты ведь знаешь, что это не все погибшие. Когда видишь очередную фотографию павшего воина в интернете и листаешь, не потому что безразлично, а потому, что безумно больно.
Еще один. Еще одна любящая женщина или девушка дома. Не рожденные дети. Убитая горем мать. Как много боли за эти два года.

В какой- то момент, наверное это защитная реакция психики, в пучине сплошной боли, при огромных потерях, ты учишься делать все на автомате: покупать мешки для трупов, созваниваться с матерями, волонтерами, искать тела, искать доноров, медикаменты, смотреть как прилетает санитарный вертолет и считать: 3 без сознания, четверо на своих ногах- уже хорошо, пятеро на носилках, но в сознании.

Быстро записываешь под диктовку какие медикаменты нужны, куда-то бежишь, сидишь в ординаторской у хирургов в час ночи и записываешь, что нужно на завтра, и слушаешь их вердикты : "осколок в мозге, не знаем, вытянем ли"
Все на автомате, только плачешь сильно когда остаешься одна и твердишь: " все пройдет, так будет не всегда".

Наверное это хорошо, что в какой-то момент смерть и боль начинаешь воспринимать, как через панцирь. Наверное так было и у тех ребят - пограничников, которые лежа на разных каталках, в час ночи в приемном отделении госпиталя, спорили, их командира сначала разорвало, а потом он сгорел, или он сгорел перед тем как его разорвало. А рядом сидевший с ним парень остался жив, и все твердил : "разорвало, я видел".

И стеклянные глаза, как в тумане. И крик, в трубку телефона матери, которой говоришь, что тела ее ребенка в морге. Нет ничего страшнее этого крика. Крика матери, которая осознает что сына нет.

Все пройдет. И будет капитуляция России, и Донецк вернут с Луганском, и Крым, и политики сраться перестанут, и мы все поймем, что обратно дороги нет, и начнем дружно менять страну. И поймем что с себя нужно начинать.

И дай Бог, победим коррупцию, и дай Бог, дети наши будут жить в другой стране.

Все пройдет. Только, пройдет ли этот стеклянный взгляд у парня, на глазах которого разорвало его командира, и успокоится ли мать, поливая цветы на могилке сына, и забуду ли я когда-нибудь крик матери, потерявший своего девятнадцатилетнего ребенка."