"Я могла позбутися обох ніг", - 70-річна колишня ув'язнена "ДНР" про терористичний полон

"На допрос Мальцеву вызвали по поводу ее сына, которого захватили на восемь месяцев раньше, 11 октября 2017 года, в родном городе Харцызске. Мать и сына "судили" вместе. 7 августа 2019 года обоим вынесли "приговоры": 31-летнему Максиму Тимофееву дали 12 лет колонии за "шпионаж в пользу Украины", 70-летней Зинаиде Мальцевой – десять с половиной лет колонии, обвинив в "шпионаже и вербовке агентов для иностранной разведки" – то есть для СБУ. На мирную землю мать вернулась без сына – оккупанты его не освободили.

"Мой младший сын достался мне нелегко. Максим – инвалид детства"

Зинаиду Николаевну я застала в больничной палате "Феофании" под капельницей – пребывание в застенках серьезно сказалось на здоровье. Зинаида Николаевна охотно согласилась пообщаться, так как знает цену гласности – когда Мальцеву арестовали в "ДНР", именно огласка спасла ей жизнь.

– Зинаида Николаевна, рады освобождению?

– Это радость со слезами на глазах. Мой сын Максим все еще остается в колонии № 32 в Макеевке. Это мой младший сын. Среднего я уже потеряла – он трагически погиб задолго до войны. Дочь живет за границей. С Максимом у нас были квартиры в Харцызске в соседних домах. Мой младший достался мне нелегко. Максим – инвалид детства.

– Что с ним произошло?

– Родовая травма. У меня были сложные роды. Ребенок пострадал. Врачи сначала никаких отклонений не заметили. А я обратила внимание на то, что, когда в первый раз после родов мне принесли ребенка на кормление, он спал. И на второй день спал. Я, уже мать троих детей, насторожилась – так не бывает, чтобы ребенок все время спал. Я прислушалась, а малыш стонет! Развернула пеленки и увидела, что ребенка сводит судорогами – его ручки и ножки вывернуты.

Последствия родовой травмы вызвали задержку роста. Максим вырос до 160 сантиметров только благодаря гормонам роста, которые мы получали в Киеве, куда обращались за медицинской помощью.

Думаю, можно было бы сына и повыше "вытянуть", но в Украине начались проблемы с поставками этого дорогостоящего лекарства. В 1992-м году Харцызский горисполком выделил мне 400 тысяч тогда еще купонов (денежная единица в Украине с 1992 по 1996 годы до введения гривни. — Авт.), и мы смогли приобрести за эти средства гормоны роста еще на 3−4 месяца. Но затем пришлось прервать курс лечения. А когда препарат снова стал доступен, время было упущено – инъекции уже не давали должного эффекта. Сын остался инвалидом. Для поддержания здоровья ему ежедневно нужно принимать гормональные препараты. У меня сердце разрывается, как подумаю, что 28 месяцев Максим не показывался своему эндокринологу. Такой возможности в колонии нет. Я не знаю, в каком состоянии сейчас мой сын – после суда мы больше с ним не виделись и не разговаривали. Только от его бывшего сокамерника, которого освободили вместе с нами, я узнала, что мой Максим жив", – плачет мать узника.

– Вы заботились о Максиме, когда он был на свободе?

– Скорее, он обо мне. Сын стал моей опорой. Он трудяга, не пьет, не курит. У нас в Харцызске был небольшой бизнес – ролет (небольшой киоск. — Авт.), где Максим продавал горячие напитки – кофе, чай. Когда сына арестовали, я отдала ключи от ролета соседке – с надеждой на то, что она распродаст оставшийся товар.

"Услышав о том, что счет моего сына в банке заблокирован, "следователь" заявил, что больше не хочет со мной общаться"

– Получал сын и пенсию по инвалидности, – продолжает собеседница, – Но, увы, выплаты прекратились после его ареста – срок идентификации в украинском банке он, находясь в неволе, пропустил. Впрочем, после ареста я тоже его пропустила. Поэтому наши счета банк заблокировал, и накопленные там средства стали нам недоступны. А мы специально копили свои пенсии, чтобы купить одежду на зиму – пообносились за пять лет войны. На счету у Максима было около 20 тысяч гривен. Узнав о том, что эти средства заблокированы, и "следователь военной прокуратуры ДНР", и адвокат, которого я наняла, потеряли к нам интерес.

– Какой такой интерес?

– Все нынешние "правоохранители ДНР" и бесполезные адвокаты, которые ведут дела политзаключенных в ОРДО, заняты только одним: как выражаются некоторые мои знакомые, "срубить капусты и вовремя смыться". То есть добыть побольше денег у фигурантов уголовного процесса и умыть руки.

Те, кто арестовал моего сына, просматривали sms-ки в его телефоне, поэтому знали об упомянутой сумме на счету и откровенно за ней охотились. Мне даже свидание с Максимом дали только ради того, чтобы я узнала пин-код его банковской карты. А пока я съездила к сыну в СИЗО, "следственная группа" произвела обыск в моей квартире. Явно искали деньги – даже заднюю стенку телевизора раскурочили. А то, как же получается? "Шпион", а денег нет?! Максима обвинили именно в "шпионаже в пользу Украины" и были уверены, что деньги он получает прямо из СБУ и это главная статья его доходов. Но при обысках ни в его, ни в моей квартире, ни даже в квартире моей старшей дочери, где после ее отъезда никто не проживал, ничего не нашли. Не оказалось у нас ни запрещенных предметов, ни денег.

Адвокат, которого я наняла, и "следователь" тоже жаждали денег. Поэтому, услышав о заблокированном банковском счете моего сына, "следователь" заявил: "Я больше не хочу с вами общаться". А адвокат, считаю, вообще работал против меня. Уговаривал, чтобы я согласилась с переквалификацией статьи обвинения. С "вербовщицы агентов для разведки иностранного государства" (то есть для Украины) я должна была согласиться стать "мошенницей".

"Объявив сухую голодовку, я не дала себе "пропасть без вести"

– Но за мошенничество ведь наказывают меньшим сроком лишения свободы, чем за шпионаж?

– Да. Но мошенничество – это уже не политическая, а уголовная статья, с которой я бы не могла претендовать на обмен. А если бы меня сейчас не освободили, то я могла лишиться обеих ног (Зинаида Мальцева передвигается на костылях или в инвалидном кресле. – Авт.). Меня как арестовали в летних босоножках прямо на допросе в "военной прокуратуре ДНР", так в них в колонию в октябре и привезли. Осень, холод, а я в босоножках! Для моих суставов – это погибель.

В результате болезнь поразила суставы на обеих ногах. Одна нога не сгибается в колене, на другой не работает тазобедренный сустав. Я давно нуждаюсь в эндопротезировании, но средств нет.

В общем, боролась я с "правоохранителями ДНР" за себя самостоятельно. Написала 13 ходатайств и жалобу на "следователя". А как только меня привезли в "Министерство госбезопасности ДНР", объявила сухую голодовку.

– Зачем вы пошли на такую смертельно опасную акцию протеста?

– Объявив в "МГБ" сухую голодовку, я не дала себе "пропасть без вести". Я уже была наслышана о том, что людей, которых забирают в "МГБ", часто объявляют "пропавшими без вести". Шансов выйти на свободу у такого заложника практически нет. Я лично видела в "МГБ ДНР" одну такую подругу по несчастью. Она там находится до сих пор…

А со мной подобным образом поступить не смогли. Спустя 108 часов голодовки, мне стало плохо. Охранники вынуждены были вызвать врачей. А тем временем добрые люди сообщили о моем задержании представителям ООН в Донецке. Те дали запрос о месте нахождения Мальцевой. И "правоохранителям ДНР" пришлось держать ответ.

В итоге спустя неделю меня перевели в СИЗО. А после вынесения "приговора" отправили в женскую колонию в город Снежное Донецкой области.

В СИЗО и в колонии тоже приходилось бороться – за свои права и просто за выживание. В местах лишения свободы власти ОРДО не просто поддерживают, а, я бы сказала, развивают старые блатные традиции. Сотрудники администраци учреждений вербуют отпетых уголовников, которые за небольшие поблажки в режиме их содержания "урабатывают" неугодных сокамерников – создают им невыносимые условия пребывания, даже бьют.

Зная об этом, с первой минуты поставила себя так, что меня не трогали. В колонии, когда ко мне обращалось начальство, я представлялась не так, как там принято: называешь свои анкетные данные, время задержания, фабулу дела и статью (как бы вынужденно заучиваешь то, в чем тебя обвиняют, и, таким образом, постоянно признаешь свою вину). А я, представляясь, говорила: "Незаконно задержанная", "незаконно осужденная".

– Да вы закаленный боец!

– Жизнь закалила. Я росла в большой многодетной семье. Мой отец умер рано. И мы, дети, вынуждены были самостоятельно добывать себе кусок хлеба. У моих сверстников в мае начинались летние каникулы, а у меня – полевой сезон в колхозе. Первого сентября ровесники шли в школу, а я – на сбор помидоров в колхоз. Седьмой класс в школе я не закончила (в то время средним образованием считалась "семилетка". — Авт.).

В 16 лет взяла направление на кирпичный завод и год отработала там, одновременно обучаясь в вечерней школе. Затем заочно поступила в техникум, получила профессию бухгалтера. Работала по специальности, доросла и до должности главбуха.

– Как будете устраиваться на мирной территории после того, как вас выпишут из больницы?

– К сожалению, у меня здесь нет близких, которые могли бы мне помочь. Представители Министерства по делам ветеранов, временно оккупированных территорий и внутренне перемещенных лиц Украины, посетив нас в "Феофании2, раздали анкеты, в которых мы отразили наши насущные потребности. Для меня это, в первую очередь, операция по замене суставов и жилье. И, конечно, я буду продолжать бороться за освобождение своего сына. Надеюсь, что анкетировавшее нас Министерство, поможет бывшим узникам. Куда нам идти без копейки денег, не имея родни на мирной территории? А у многих освобожденных и документов нет!"