Шість років розв'язки Іловайської трагедії, пам'ятаємо: "Бачив потрапляння в БМП - обпалені тіла вилазили з люка і бездиханно падали біля коліс"

У серпні 2014 розгорнулися запеклі бої за цей великий залізничний вузол, розташований в 25 кілометрах від Донецька. Зайшовши в місто, близько двох з половиною тисяч військовослужбовців ЗСУ та бійців добровольчих батальйонів потрапили в оточення, передають Патріоти України з посиланням на Факти. Далі - мовою оригіналу:

"29 августа при выходе по гарантированному противником «зеленому коридору» безоружных, обессиленных от голода и жажды людей и технику расстреляли из всех видов вооружения регулярные войска Российской Федерации, открыто вторгшиеся на территорию Украины. По данным СБУ, в боях под Иловайском участвовали три с половиной тысячи россиян — три батальонно-тактические группы, у которых было 60 танков, 320 боевых машин и 60 пушек.

«В вымершем городе не было электричества. На второй день боевики перебили водовод»

— Артур, как батальон «Донбасс» оказался в Иловайске?

— После освобождения Лисичанска (город был освобожден 24 июля. — ред.) нас вывели в Курахово, откуда мы должны были совершить марш длиной 140 километров Курахово — Иловайск.

— Но там же совсем небольшое расстояние.

— Мы добирались не по прямой, а обходными дорогами. Сделали крюк через Старобешево. Я находился в распоряжении комбата Семенченко в качестве охранника и водителя.

Первый штурм был 10 августа. Неудачный. Наши «великие стратеги» решили наступать «парадным маршем» по дороге. С двух сторон посадка, и мы по центру — колонна растянута, может, на километр. Нас, скорее всего, не ждали, потому что не было активного сопротивления и по нам не работала артиллерия. Если бы ждали, могли бы там всех положить. Но все равно мы понесли невосполнимые потери — четыре «двухсотых» и шесть раненых.

Вернулись в Курахово и перегруппировались. 18-го была предпринята вторая попытка зайти в город. Это произошло спонтанно. Поскольку уже смеркалось, нужно было либо откатываться назад, то есть утрачивать преимущество, либо входить и занимать оборону. На принятие решения ушел где-то час. В вымершем городе не было электричества. На второй день боевики перебили водовод, по которому на другую сторону (Иловайск разделен железнодорожным полотном на две части) поступала вода.

Мы расположились в школе. Едва Семен дал мне приказ проехаться до ближайшего блокпоста боевиков, чтобы разузнать обстановку (до сих пор не пойму логики), пуля снайпера попала в боковую дверь моей машины — прямо напротив головы. Спасло бронированное стекло.

В подвале школы находились местные жители, большинство с детьми. У нас были сухпайки на двое суток, то есть поделиться особо нечем. А на противоположной стороне от школы стоял продуктовый магазин. Комбат приказал зайти туда и раздать продукты людям. Мне же велел наблюдать за процессом и пресекать любые попытки бойцов урвать что-то себе. Скажу честно: были в батальоне «Донбасс» и те, кто хотел нажиться на войне, были и искатели приключений. Я коренной дончанин. Видел мародеров в Донецке, видел, как грабят людей на блокпостах боевиков, когда ездил на свою дачу в Марьинке. И видел такое же зазеркалье, например, в Артемовске. Нас вызывали на «Новую почту», где мы вскрывали посылки наших бойцов, отправлявших домой и сгущенку, и тушенку, и футболки, вплоть до туалетной бумаги. Были случаи, когда машины, которые нам давали волонтеры, кое-кто загонял в свои гаражи. Начальник штаба батальона Филин, которому один луганчанин дал на время «Лексус», вывез это авто во Львов. Только в 2015 году его заставили вернуть машину владельцу.

— Ребята рассказывали, что, зайдя в магазин, вы разбивали бутылки со спиртным.

— Весь алкоголь уничтожили. Чтобы не было соблазна «снять стресс».

Мы должны были обосноваться и ждать подкрепления. На следующее утро я по проселочным дорогам завел в Иловайск батальон «Днепр-1» во главе с комбатом Березой. Это поручили мне, поскольку неплохо ориентировался — понимал, где Старобешево, где Мариуполь, где Харцызск, где Донецк.

Семенченко и Береза начали планировать штурм второй части города. Когда мы заходили, ВСУ дали нам четыре БМП. Ни танков, ни артиллерии у нас не было. Мы скидывали на командный пункт (КП), где находился Хомчак, координаты, он давал команду артиллерии, которая нас прикрывала или давала ответку, когда нас обстреливали.

— Боевиков в городе было много?

— Не более двухсот. Но к ним постоянно прибывало подкрепление. Нас хотели там «законопатить». Что вскоре и сделали, отрезав все пути.

19 августа ранило Семенченко.

— На эту тему много злословили, дескать, ничего не было, а он удрал, когда понял, что дело швах.

— Все случилось на моих глазах. Мы выехали из школы, пехота пошла вперед под прикрытием БМП на другую сторону пешеходного моста. У меня в бусе сидели Семенченко и его охранники Шах и Вальс. Во втором микроавтобусе ехал Береза. Около 11:00 мы остановились возле депо, за которым расположен мост. Не могли проехать дальше, поскольку путь перекрыла остановившаяся БМП. Береза и Семенченко вышли из машин, подошли к задней стороне БМП, разложили карты и начали что-то обсуждать. Мы стояли с водителем Березы и разговаривали. Первый ВОГ (выстрел осколочный гранатометный. — ред.) разорвался в воздухе посередине моста. Еще два — прямо над Березой и Семенченко. Я видел, как Семен рухнул, как его начали оттаскивать. Его быстро погрузили в салон моей машины, и мы помчались в школу. Семена довольно серьезно ранило в спину и бедро.

Есть фотография, как я перебинтовывал руку охраннику, стоявшему рядом с Семенченко. Крови у него было много. У Семена — еще больше. Потом Береза вызвал вертолет в Гранитное, и я вместе с санитаром Еленой Кошелевой (Кошка) отвез туда Семена и еще четырех раненых. Семен передал командование батальоном начальнику штаба Филину. Я перешел в его подчинение. Мы периодически выезжали на КП к Хомчаку, чтобы получать оперативную информацию и приказы.

«Моторола» выдвинул ультиматум — либо сдаваться, либо будет артиллерийский обстрел"

— Вы же еще вывозили раненых.

— Пока была возможность, вывозили в Курахово, потом — на КП, а они оттуда отправляли в больницу Старобешево. За те десять дней, что мы там находились, я ежедневно какими-то тропами вывозил раненых (в июле 2015 года негосударственная общественная организация «Справедливість» наградила медиков и водителей добровольческих батальонов знаками «За мужність та милосердя» за спасение раненых, в числе награжденных был и Артур Хоменко. — ред.).

Самая большая проблема добровольцев в 2014 году — уверенность, что они стопроцентно будут победителями. Все себя считали непревзойденными воинами.

— Как в советских фильмах — поднялся в полный рост и пошел в атаку?

— Совершенно верно. А на войне надо было научиться осторожности.

Стояла жара, нас постоянно обстреливали. Боевики все о нас знали. Они вели прицельный огонь по квадрату, где была школа. А мы лишь могли гадать, где они. К тому же они знали, что по жилому сектору мы не стреляем.

Все очень устали. Как-то мы с Владимиром Ковальчуком (Тритоном) вывезли раненых и возвращались в Иловайск. Едем проулками по частному сектору к школе, и тут начался минометный обстрел. Увидели дикую сцену: кругом клубы пыли от разрывов, и в этом «тумане» монотонно идут шесть наших. Мы быстро забрали их в машину. Они не соображали, где они и куда идут. Люди были вымотаны. Все-таки всему есть предел. Мне было легче, поскольку я выезжал за город. А парни находились внутри замыкающегося кольца. Очень деморализовали новости, что где-то рядом российские военнослужащие расплачиваются рублями, и звонки типа «собирайте вещи и уходите».

— Вы наверняка понимали, что вот-вот котел захлопнется. Не было мысли не вернуться из поездки за пределы Иловайска?

— Нет, конечно. Я не мог бросить своих.

В один прекрасный день Хомчак нам обрисовал картину: находимся в частичном окружении, уже захвачены в плен первые россияне.
27-го Филин собрал командиров подразделений батальонов «Днепр», «Свитязь», «Херсон» в школе и сказал, что на следующее утро формируется колонна для выхода, что подготовлен «зеленый коридор», согласованный Хомчаком с россиянами. Спросил: «Что будем делать?»

— А какие были варианты?

— Оставаться в городе, занимать оборону и чего-то ждать не было смысла. Так что было два варианта — или выходить вместе со всеми, или направляться в сторону Моспино. Все командиры подразделений были за выход по коридору. Только я и военный контрразведчик Игорь (фамилию не помню), прикомандированный к нам от штаба Антитеррористического центра, прибывший буквально за два дня до этого, говорили, что нас в очередной раз заманят в западню, поэтому надо выходить не в условленное время, а раньше, и в другом направлении, то есть на Моспино.

— Почему вас не послушали?

— Я же говорю, люди за десять дней морально и физически очень устали. Когда предлагают более легкий путь, все выбирают его. Некоторые уже видели себя в Курахово на отдыхе.

В три часа ночи начали формировать колонну. Возле школы царила суета — все бегали, кого-то подгоняли. Мы собрали всевозможное оружие и все, что можно было вывезти, а отработанные снаряды и сломанную технику подорвали на территории школьной спортивной площадки.

Часов в шесть утра выдвинулись. Колонна растянулась километра на три, причем техника периодически ломалась.

— Пешком никто не шел?

— Нет. Мы собрались возле школы в Многополье, куда ранее, после того, как их накрыло «Ураганами», переместился КП Хомчака. Филин вышел из машины и вместе с Березой подошел к Хомчаку. Филин оставил в машине свою рацию. И вот кто-то вышел на связь, требовал Тридцатого (это позывной Филина). Я схватил рацию и подбежал к Филину. А оттуда несется: Тридцатый, это Моторола. Я сначала не понял, кто это. Боевики были совсем рядом, ведь радиус действия радиостанции ограничен. Моторола выдвинул ультиматум — либо сдаваться, либо будет артиллерийский обстрел.

«Русские десантники ехали на броне без какой-либо опаски»

— Но ведь россияне гарантировали «зеленый коридор»? «Моторола» посмел ослушаться?

— Они же «защитники Иловайска». Действовали по-своему. Тем временем россияне внезапно остановили процесс выхода: «Сейчас к вам приедут парламентеры». Кто-то из наших офицеров выехал им навстречу. Вернулся и рассказал, что россияне изменили условия — нам дадут выйти, но все оружие мы должны оставить. Я присутствовал на совещании у Хомчака. Буквально за пять минут было принято решение выходить, как договаривались ранее, — с оружием и в полной боевой готовности.

Две колонны были направлены параллельными проселочными дорогами. Хомчак распорядился, чтобы в голове и в хвосте нашей колонны шли вэсэушники на тяжелой броне (это были танки и БМП), а посередине добровольческие формирования на своих гражданских автомобилях и автобусах. Наша машина шла впереди батальона. Еще до команды «на марш» начали прилетать мины. Филин вышел по рации на Хомчака: «Меня обкладывают минами». Но Хомчак велел выдвигаться. И колонна снова растянулись…

А потом начался Армагеддон. Нас расстреливали, как в тире. Первые и самые мощные обстрелы пришлись по вэсэушникам. У них было больше всего потерь. Мы находились сзади вэсэушников, поэтому видели, как пылают «Уралы», как пламя факелом выходит из-под башни танка, как летают ноги-руки, горят люди… Видел попадание в БМП — обожженные тела вылезали из люка и бездыханно падали возле колес. Видел, как прямо на меня летит противотанковая ракета. Все было как в замедленной съемке. При этом мы не могли остановиться. Либо ты едешь вперед, и будь что будет, либо останавливаешься, и это верная гибель. Мы даже из машины (это был бронированный микроавтобус «Форд Транзит» «Ощадбанка», который забрали у боевиков при первом штурме Иловайска) не вышли бы. Не знаю, как проскочили.

— Ничего. Был предельно собран. Вообще не до эмоций. Только холодный расчет — понимал, что нужно ехать вперед.

Едва мы проехали пригорок села Победа, как нас на бешеной скорости обогнал «Урал» вэсэушников. Это была последняя машина из колонны, которую я видел. Потом узнал, что в ней сидел минометный взвод 93-й бригады. Они уходили направо в подсолнухи, а я себе думаю: блин, у них машина большая, сейчас туда будут накидывать, уйду-ка я влево, в кукурузу.

Нашу машину подбили на пригорке за селом Осыково. В ней находились Филин и связисты Сава и Шамиль. Я дал команду всем выскочить, а Саве — взять пятилитровую баклажку с водой. Но он ее вскоре оставил. Мы засели в кукурузе. Она тем летом не уродила, была где-то по колено.

— Примерно который час уже был?

— Около 11:00—11:30.

Мы видели колонны и единичные боевые машины с русскими десантниками. Они довольно борзо себя вели — ехали на броне без какой-либо опаски. Видели артдуэли. Оказывается, вражеская артиллерия стояла в нескольких километрах от нас. Они били в сторону Волновахи, а оттуда прилетало от наших.

Я решил разузнать обстановку. Выдвинувшись из кукурузы, увидел с правой стороны танк Т-72, дуло которого было направлено в нашу сторону. Спустя несколько месяцев узнал, что этот танк, когда сбежал российский экипаж, захватил наш полковник Евгений Сидоренко — он потом прорвался на нем из Иловайска. Вернулся к своим в кукурузу: «Там стоит танк, непонятно, есть в нем люди или нет». Решили ночью переместиться в эту лесопосадку.

А вечером я еще вернулся за той оставленной Савой баклажкой с водой, потому что мы не понимали, что нас вообще ждет.

— Это далеко было?

— Надо было проползти метров сто. Нашел эту баклажку. Хоть жажду утолили.

Ночь выдалась холодная. Бронежилеты особо не согревали. Где-то в пять утра мы переместились в лесопосадку, преодолев метров двадцать по открытой местности. Там отдышались, немного вздремнули. А потом стали соображать, что делать дальше.

— Вы не были ранены?

— Нет.

«Миролюбивость нас часто губила в 2014-м. Нам не раз подло стреляли в спину»

— Мобильные работали?

— Телефоны были, но связь глушили. Однако Филину в какой-то момент удалось набрать Семенченко, который находился в Днепре в госпитале. При мне у них произошла перепалка: Семенченко приказывал вернуться к батальону, занявшему в Красносельском круговую оборону, а Филин: «Ты не понимаешь, куда мы влипли». После этого связь оборвалась.

У связистов был спутниковый телефон, по которому Филин набрал командование (кажется, это был командующий Нацгвардией Аллеров). Ему сообщили, что достигнуто перемирие: «К вам выдвинулся Красный Крест, можно выходить на дорогу, вас заберут». Обстрелы почти прекратились, раздавались лишь единичные взрывы и автоматные очереди. Это из котла прорывались к своим отдельные группы.

Мы планировали из этой лесополосы выйти в сторону Старобешево, ведь я там объездил все дороги, вывозя раненых. Я настаивал на небольшой разведке днем, чтобы ночью лучше ориентироваться. Филин отстраненно сказал: «Иди разведывай». Я снял с себя все тяжелое — бронежилет, разгрузку, автомат. Взял только пистолет. И пошел по тропинкам.

Во время вылазки случился небольшой инцидент. Мы с ребятами из 93-й бригады чуть не перестреляли друг друга. Нервы у всех были на пределе.

Пробираясь по лесопосадке, я заметил двух бойцов, сидевших в зарослях на возвышенности. Понимал, что пистолет Макарова против двух автоматов — ничто. Прилег метрах в тридцати и молил Бога, чтобы они не повернулись в мою сторону. Когда они встали и двинулись туда, где я был, я выпрямился, вскинул пистолет и непарламентскими выражениями приказал им опустить оружие. И тут же увидел, что возле дерева сидел третий, который начал наводить на меня автомат.

Нас всех спасла нерешительность. Все-таки выстрелить в живого человека, не понимая, кто он, довольно проблематично. Мы ведь на войне практически не стреляли на опережение, открывали огонь только в ответ. Вот эта миролюбивость нас часто губила в 2014-м. Нам не раз подло стреляли в спину.

В общем, обменявшись любезностями и разобравшись, кто есть кто, мы пошли к Филину. Позже, пройдя по этому леску где-то полкилометра, вышли на большую группу наших — порядка 40 человек.

— Вы же тогда не знали, что вокруг происходит.

— Вообще ничего, связи не было ни с кем. Вторая наша ошибка за неполные сутки — что мы пошли навстречу обещанным автобусам Красного Креста. Я был против, говорил, что нужно дождаться темноты и идти в лесопосадку. Но, опять же, нужно понимать деморализованное состояние всех. Для бойцов это был более легкий вариант, чем пробираться непонятно куда, полагаясь на какие-то мои умозаключения.

И вот этой толпой мы вышли на проезжую часть и стали ждать. Я отпросился у Филина, чтобы вернуться к микроавтобусу — посмотреть, в каком он состоянии, и взять карту, которую мы в спешке оставили. Обнаружил наш броневичок подорванным. Дело в том, что там был сейф, где находилось оружие раненых бойцов, которых я вывозил. Видимо, не смогли его открыть и просто взорвали. Буквально минут через двадцать после моего возвращения к нам подъехали две БМД с россиянами. Они приказали нам опуститься на колени, а руки поднять за голову. Обшмонали все карманы.

«Мы вышли, как ягнята на заклание»

— Как они себя вели?

— Грубо, брутально, но без скотства. Фактически это был один из последних рубежей, где они стояли. Видимо, еще с нашими дела не имели. Филин заявил, что мы ждем Красный Крест, что достигнуто перемирие. Они ответили: «Мы ничего не знаем». Построили нас в колонну по три человека, и мы выдвинулись в сторону заброшенного террикона. Около трех-четырех часов дня поднялись наверх.

Нас всех приняли за бойцов ВСУ. Идентифицировать было невозможно из-за практически одинаковой формы. Лишь у Шамиля сзади была нашивка «Донбасс». Его немного помяли, срезая ее.

Россияне интересовались, кто у нас старший. Подполковник-артиллерист из 93-й бригады сказал, что это он. Объяснил, что был приказ выходить и ждать Красный Крест. На что россияне ответили, мол, действительно что-то слышали. Расстелили нам брезент, дали с десяток спальных мешков, воду и свои сухпайки. Раненым оказали помощь. Тяжелораненых среди нас не было, в основном посечены конечности, сквозные пулевые ранения, то есть никто не испытывал сильной боли и никто не умер. Никаких допросов с пристрастием и расстрелов на месте не было. Нам просто приказали сидеть и ждать.

Часов в восемь утра подъехали несколько грузовиков с людьми с характерным южным акцентом — дагестанцы или чеченцы. Они вели себя жестче: завязали нам глаза и за спиной руки. Без малейших объяснений загрузили в два «Урала», на которых мы спустились с этого кургана, потом где-то полчаса проселочными дорогами ехали вдоль лесополосы, где была укрыта российская военная автомобильная техника.

Было опасение, что вывезут на территорию России. Но отвезли, может, километров на 15. То есть это была наша территория. Я еще пытался запомнить путь — считал повороты, запоминал, в какой стороне солнце. Выгрузили на какой-то сельхозбазе. Положили на землю вниз лицом. Их старший проходил вдоль и спрашивал, есть ли кто из 3-го полка спецназа, кто был в Донецком аэропорту.

Подняли двух бойцов и отвели куда-то, а нас заново прошмонали. Я умудрился при первом обыске оставить у себя айфон и удостоверение бойца батальона «Донбасс». Пожалел, что не порвал его на том кургане.

Буквально минут через 15 вернулись спецназовцы. Нас, снова ничего не говоря, загрузили в машины. Отвезли в Осыково, где уже находился Красный Крест и наши медики с ранеными. Здоровых бойцов грузили в кузовы КамАЗов, а раненых — в медицинские уазики. Еще разделили на вэсэушников и «Донбасс», потому что было указание ВСУ передать Красному Кресту, а нам сказали: «Отойдите, вы должны проследовать дальше». Я понимал безнадежность ситуации, что бежать вряд ли удастся, корил себя, что не настоял на своем — надо было рискнуть и выбраться к своим, а мы вышли, как ягнята на заклание.

Началась суматоха. Когда нас увидели, санитар Сергей Мищенко (Яр) и Виктор Каминский (Жак) сказали: «Давайте к нам».

— То есть к раненым?

— Да, нам перемотали руки, головы, и загрузили всех в медицинские «таблетки». Так мы выехали в Курахово.

«Я воевал не за Донецк, я воевал за Украину»

— Что для вас в Иловайском котле было самым страшным?

— Отсутствие информации и неведение, что делать дальше. Поэтому многие испытывали страх и безнадегу.

— Какой вы, коренной дончанин, представляете победу?

— Когда мы выйдем на границу Украины, которая была до 2014 года. И на Донбассе, и в Крыму. Верю, что это рано или поздно случится. Вода камень точит. Главное — между собой не ссориться.

— Чем вы занимались до войны?

— По образованию я инженер. У меня был успешный бизнес. Донецк меня полностью устраивал. Будущее связывал только с этим городом.

— Когда на Донбассе началась «русская весна», не колебались, чью сторону принять?

— Ни секунды. Хотя большинство моих близких и знакомых остались там. Даже члены семьи поддерживают «ДНР». Моя родная сестра с мужем в мае выезжали в Славянск, чтобы блокировать колонны ВСУ. Троюродный брат из Луганска, с которым я воспитывался (мы вместе учились в Донецком военном лицее с усиленной физической подготовкой, только он на курс старше), сейчас воюет за «ЛНР» и периодически выставляет в соцсетях свои фотографии с «орденами».

Когда в феврале у нас начались волнения, я приводил абсолютно логические доводы — у Донбасса нет жизни вне Украины. На выходных мы встречались на моей даче в Марьинке и спорили до хрипоты.

4 июня я вывез жену и двоих детей в Широкино, а сам вернулся домой, собрал рюкзак и связался в Facebook с батальоном «Донбасс». Сказал, что из Донецка, что у меня есть внедорожник (успел вывезти два джипа в Марьинку), я экипирован и имею подготовку. Пригласили в Петровцы. Приехав, увидел, как оттуда выезжал батальон «Донбасс» — их перебрасывали под Артемовск. Через пару часов вышел на страницу Семенченко в Facebook: я такой-то, знаю город, готов участвовать в диверсионных действиях. Он велел выдвигаться в Артемовск. Я приехал, сдал свою машину на нужды батальона и вступил в его ряды.

После демобилизации нежданно-негаданно стал фермером. Вместе с побратимами организовали возле Киева фермерское хозяйство, у нас порядка 40 гектаров земли. В прошлом году генеральным директором стал наш Тритон. Он за два месяца навел порядок: выгнал пьяниц, всех построил, дал хорошую зарплату, но зато и спрашивает жестко. Теперь к нам обращаются крупные фермеры: «Дайте нам в директора или в охрану нормальных атошников. У нас есть деньги, но не можем найти управленцев».

Сейчас у меня вторая семья. Моя жена родом из Сум. Будучи гражданкой Швейцарии, она приехала в Киев во время Майдана, да так и осталась. Я в самом начале знакомства ее спросил: «У тебя успешное конструкторское бюро. Зачем тебя потянуло таскать здесь брусчатку?» Она ответила, что не могла иначе. Всегда подчеркивает, что гордится тем, что она украинка.

Меня тоже не раз спрашивали: «Чего тебе не хватало, у тебя же все было?» Да и семья меня не поняла. Все отговаривали: «У тебя дети. Зачем тебе это надо?» Я говорю: «Я воевал не за Донецк, я воевал за Украину, которая дала мне все. И за это „все“ надо платить».

Демобилизовался в 2016 году. С тех пор никогда не надевал военную форму. Надену ее на парад победы в Донецке."