"Супруга ни за что "приговорили" к 10 годам заключения. Я рыдала": Монолог дружини полоненого терористами Донбасу українця

Валерій Матюшенко зараз перебуває у Макіївській колонії. Він пройшов тортури в «Ізоляції», - розповідає дружина українця, передають Патріоти України з посиланням на Донбас.Реалії. Далі - мовою оригіналу:

«Схватила мужа за руки, а он мне протягивает «Джека» – шоколадные конфеты, которые мы с большим трудом и в очень небольшом количестве могли ему передавать. У меня был день рождения, и Валера решил вот так поздравить. Я забрала конфету, а потом еще корила себя, что ему там нечего есть, а я, получается, отобрала». Татьяна Матюшенко с надеждой ждала обмена в декабре 2019-го – но чем он становился ближе, тем большее говорило ей о том, что мужа, измученного пытками, не отдадут.

Глава офиса президента Украины Андрей Ермак заявил о возможном скором освобождении пленных из подвалов российских гибридных сил в ОРДЛО. Президент Владимир Зеленский заявлял о двухстах людях, которых Киев запрашивает на обмен. Родственники пленных и наш источник в Службе безопасности Украины говорят, что в данный момент в переговорах звучат такие цифры: Киев может передать боевикам 51 человека, группировка «ДНР» – вернуть на мирную часть страны 40 узников.

По словам освобожденного из плена журналиста Станислава Асеева, в застенках группировок «Л\ДНР» находится гораздо больше пленников – лишь известных очевидцам имен было передано Владимиру Зеленскому 81. «Это те, кто сто процентов жив, и кого мы, освобожденные, выдели лично в разных местах содержания. Попал ли хотя бы кто-то из них в эти 40 и в каком количестве – сказать не могу, потому что не знаю», – написал Асеев.

И, пока одни родственники незаконно «осужденных» украинцев молятся, чтобы их близкие оказались в списках на обмен, другим уже сообщили, что надеяться на лучшее не стоит даже на уровне слухов.

По словам Татьяны Матюшенко, супруги жителя Кальмиусского (Комсомольска) Валерия Матюшенко, в СБУ на днях ей сказали, что сторона «ДНР» не подтверждает ее мужа на обмен. Но в канун обмена в декабре 2019-го Валерия снимал один из российских телеканалов; Татьяна лично была на «судах» супруга в Донецке; о том, что он действительно в 32-й колонии в Макеевке сейчас говорят экс-узники; а у жены есть на руках документы и от СБУ, и от вооруженного формирования «МГБ», где подтверждается – мужа держат боевики.

Радио Донбасс.Реалии Татьяна рассказала о том, как в плену ломают все человеческое, о том, как из-за войны ей пришлось оставить гроб с отцом на одном из КПВВ и о том, каково это – фактически в одиночку бороться за освобождение мужа. Ниже – ее монолог.

Бражников

«Валера пропал 15 июля 2017 года. Как потом выяснилось, ему надели мешок на голову прямо на площади возле нашего дома в Комсомольске. Все случилось в обед. Я знала, что он бы не ушел никуда без предупреждения, поэтому уже вечером забила тревогу. Обратилась в полицию, в СБУ, написала заявление в «МГБ». Не сразу, но в Донецке, в итоге, официально подтвердили, что он у них. До 32-й колонии, куда муж попал уже после «приговора», его удерживали на ул. Светлого Пути, 3 – на территории бывшего завода «Изоляция». В этом месте из людей выбивают все живое – над ними издеваются и жестоко пытают.

Более того – иногда издеваются не только надзиратели, но и сами осужденные. Так, ребра моему мужу ломал освобожденный несколько месяцев назад Евгений Бражников. Его задержали в 2016 году, обвинив в «госизмене». Но, на самом деле, Бражников всегда был пророссийским – арест произошел, потому что боевики разных группировок что-то там не поделили между собой.

К счастью, журналист Станислав Асеев и другие освобожденные подняли после возвращения этот вопрос, и СБУ выдвинуло Бражникову обвинения. Это хорошо, но я злюсь, потому что такого человека, предателя, смогли забрать, а мой муж до сих пор в плену. Почему?!

«Джек»

После «ареста» супруга с обыском пришли уже к нам домой. Один из «МГБшников», которые перевернули все верх дном, говорил во время обыска что-то вроде: «Да, муж у тебя еще тот крепкий орешек. Три дня не могли его расколоть. Стал говорить только, когда пригрозили тобой и сыном». Тогда я, признаюсь, не до конца понимала, что все это означает, но точно знала, что Валера в опасности, и его нужно срочно спасать. А еще знала, что в «МГБ» планировали повесить на меня соучастие. Валеру обвинили в «шпионаже», меня хотели сделать сообщницей, но, к счастью, не успели.

Летом 17-го мне пришлось впопыхах выехать на мирную часть страны. Но долго я там не просидела – стала тайком проезжать, чтобы организовывать мужу передачи и просто, чтобы хоть как-то пытаться влиять на его освобождение.

2 февраля 2018 года, когда у Валеры был так называемый «суд», я в очередной раз вырвалась в Донецк. Помню, как увидела его – весь истощенный, лица нет. Схватила мужа за руки, а он мне протягивает «Джека» – шоколадные конфеты, которые мы с большим трудом и в очень небольшом количестве могли ему передавать. У меня накануне был день рождения, и Валера решил вот так, хоть как-то, поздравить. Я забрала конфету, а потом еще корила себя, что ему там нечего есть, а я, получается, отобрала.

«Суд» был очень тяжелым. Супруга ни за что «приговорили» к 10 годам заключения. Я рыдала. А он, вместо того, чтобы сетовать, кричал мне: «Едь в больницу! Умоляю тебя, иди к врачу!». Все потому, что на всем этом стрессе мне тоже было нехорошо. Я, что называется, сдала: осунулась, темные круги под глазами уже не проходили.

После «приговора» мужа перевели в 32-ю колонию в Макеевке. Мне тогда знакомые прямо сказали: «Ну что, теперь твоя очередь. Там все очень серьезно. Готовься». Я знала, что за мной следят, и не выходила из дому.

«Буду кричать»

Мы надеялись, что Валеру отдадут еще в декабре 2017-го. Тогда перед обменом нам даже звонили из СБУ – спрашивали, кто будет встречать супруга, где он собирается проживать. А в канун события сказали, что его не заберут, но включат во второй этап, который планируется на 2018 год. В новом списке должно было быть всего 29 человек. Но супруга опять не забрали – по неизвестным причинам, его просто убрали со списка. Так у мужа появился статус «не подтвержден». Хотя, как он может быть не подтвержденным, если Украина уже подавала его? И уже включала в список на обмен.

Потом, после «приговора», мы снова обнадежились. Известно же, что боевики так обычно и делают: «осуждают», а потом, якобы по процедуре «помилования», передают. Но и тут ничего не произошло. Спустя два года после первого обмена, мне опять сообщили, что мужа нет в списках. Я собрала целую стопку справок с обеих сторон о том, что Валера действительно был «задержан» «МГБ», что был переведен в колонию в Макеевке, что в СБУ также знают о ситуации, держат ее на контроле.

Теперь же, в период, когда ходят слухи о новом этапе обмена, в Службе безопасности будто забыли, что говорили мне и какие документы выдавали. Теперь все, кто звонит, в один голос повторяют: «Вашего супруга не подтверждает та сторона». Но ведь это ложь! С 15 июля 17-го не было ни дня, чтобы я прекратила заниматься его освобождением. Я не сижу на месте. Все правозащитные организации, и Красный Крест, и ОБСЕ, и все возможные волонтеры, и официальные структуры с обеих сторон – все знают и меня, и нашу историю. Я выходила на одиночный пикет под Офис президента. И еще выйду. И под СБУ. И буду кричать, пока меня не услышат.

Вот вы спрашиваете, почему, мол, так. Гражданский, а столько времени не отдают. Честно? Я не знаю. Валера всегда был со стержнем. Думаю, раз его «задержали», значит, наверное, он чего-то стоит.

И, пока стороны не могут, или не хотят, согласовать список, у моего мужа в буквальном смысле слов поднимается вопрос жизни и смерти. Во-первых, у него еще до войны был синдром Туррета (генетически обусловленное расстройство центральной нервной системы. – Ред.). А, во-вторых, уже в период заключения сильно сдало здоровье. Правдами и неправдами, просто титаническим трудом, мне удалось договориться, чтобы ему провели кое-какую диагностику. Все результаты, включая узи и гормональные показатели, находятся в плачевном состоянии. Врачи в Донецке развели руками: «Это предраковое состояние». Мне удавалось передавать Валере необходимые медикаменты. Но теперь уже такой возможности нет – в колонии под разными предлогами не хотят забирать лекарства. Сколько он протянет так? Я не знаю. И куда бежать, чтобы услышали, не знаю тоже.

Папа

На самом деле, боевые действия на Донбассе разбили меня не только пленом супруга. Мы не выезжали, потому что надеялись, что вот-вот и все наладится. Вот-вот и станет легче. Но с каждым годом становилось только сложнее.

Осознание войны пришло ко не еще в 2014-м, после Иловайска. Как-то мы возвращались с мужем из Донецка, и увидели на электропроводах погибшего пацаненка. Его тело отбросило взрывной волной, и он провисел на проводах несколько дней. Жуткое было зрелище. Страшно даже вспоминать.

Рядом с Комсомольском находится Катериновка, через которую проходил так называемый зеленый коридор. Мы не видели, но слышали, как расстреливают колонны с украинскими военными. Знали, что одни местные прячут и спасают армейцев, а другие, наоборот, сдают боевикам. Однажды муж поехал в Катериновку, и потом рассказывал, как его знакомая вышла из подвала полностью седая. «Я за ночь такая стала, Валера», – говорила она.

А еще во время и, думаю, из-за войны умер мой папа. Он остро переживал происходящее, стал плохо себя чувствовать и выехал ко мне на подконтрольную Украине территорию. Буквально через пару дней после этого у отца случился инфаркт. Я очень надеялась, что вытянем его. Но ничего не вышло. Папа умер в больнице.

А, когда я собиралась вернуться в Комсомольск, чтобы организовать похороны, мне позвонили с той стороны и, как тогда после Валериного суда, прямо сказали: «Не едь сюда. Живой не вернешься. Оставляй гроб прямо на КПВВ». Пришлось так и сделать – оставить гроб на пункте пропуска, чтобы с той стороны могли забрать его и предать земле.

С тех пор прошло уже почти два года, но я до сих пор не пришла в себя. И, если папу не вернуть, то за мужа я буду бороться до последнего»."